«Жизнеописание старца Михаила (Питкевича)»

Иеросхимонах Михаил (Питкевич) (1877–1962)

Отец Михаил (Питкевич) был последним великим Валаамским старцем.

В 1926 году обитель оказалась за пределами России, и в угоду интернациональному экуменическому движению Финская Церковь, руководимая Константинопольским Патриархатом, заставила Валаам перейти на западный календарь. Валаамцев, отказавшихся принять новое летоисчисление, судили, запугивали, ссылали в дальние скиты, с позором выгоняли совсем с монастыря. Некоторые даже были посажены в тюрьму в Выборге как «нарушители порядка». Не выдержав, многие монахи уехали в Сербию и даже в Советский Союз.

Отец Тимон (такое имя носил старец до принятия схимы) был во главе Старостильнико в и убеждал других крепко держаться чистоты православия. Уезжать он не хотел и решил все терпеть до конца в своем монастыре. «Хоть живьем закопайте, – отвечал он своим судьям (правящей партии монастыря), – не отступлю от своих слов, от того, что мне заповедал старец еще до поступления в монастырь».

Вместо старца Михаила, который был духовником монастыря до раскола и умер от разрыва сердца в ссылке на Предтеченском острове, духовником тех, кто держался старого стиля, стал отец Тимон.

Тяжелые дни наступили для оставшихся верными чистоте православия. За ними следили, придирались, обвиняли в том, чего они не делали, издевались. Посылали на всякие неподходящие послушания. Отцу Тимону приказали оставить Гефсиманский скит, где он подвизался, и перевели его в монастырский корпус, дали келлию среди других, что ему было очень тяжело после скитской тишины и уединения.

Пользуясь разрешением владыки, «старостильники», испросив себе пустое помещение – «глиномятку» (после прекращения производства изделий из глины), устроили в ней себе церковь, где совершалась служба в четыре часа утра ежедневно.

Многие миряне в те дни посещали Валаам, ища у старцев ответа на волновавший тогда всех вопрос о церковном расколе и о том, что правильно и чего надо держаться.

Отец Тимон непрерывно продолжал свой молитвенный подвиг, ежедневно служа литургию тихо, незаметно, стараясь не раздражать своих преследователей.

В 1939 году, в декабре месяце, во время финской войны, Валаам был эвакуирован. С горечью и скорбью покидали старцы свою обитель. Иконы, утварь, ризница, музей и часть библиотеки были вывезены. Несколько колоколов тоже отцы взяли с собой. Но весь Валаам – его чудесные скиты в своей неповторимой красоте, ценнейший рукописный «Валаамский патерик», большие колокола – все это осталось.

Отцы были увезены в глубь Финляндии, в деревню Каннокоски. Здесь все они очень тесно и скученно были размещены в помещении школы, на берегу озера, среди леса, близ деревни.

Отец Тимон опять был лишен своего любимого уединения, но и тут, несмотря ни на какие трудности, не прекращал ежедневного служения Божественной литургии.

Отделив в сарае, где был сложен разный хозяйственный хлам, уголок, он его вычистил, прибрал, устроил там престол на снятой с петель старой двери, все вокруг закрыл пеленами, поставил иконы и на антиминсе совершал службу… Убогий сарай, подобно Вифлеемской пещере, превратился в палату, где совершалось величайшее таинство.

Одна мысль о величии этого таинства, совершаемого в углу убогого сарая, еще более поражала и умиляла.

После войны монастырь приобрел имение, которое ныне носит имя «Новый Валаам».

Война закончилась. Москва диктовала свои условия Финляндии. Тот же игумен, который преследовал за «старый стиль» под влиянием политических событий, сразу – также под их влиянием, а может быть, под влиянием страха, перешел опять со всей братией на «старый стиль». Раскол был ликвидирован. В монастыре водворилось единообразие, но все-таки осталось два направления – финское и русское.

После принятия схимы (в 1946-м или 47-м году) старец Михаил совсем уединился, даже в храм не выходил, совершая у себя каждый день литургию. Хотел он совершенно уйти в затвор и никого больше не принимать. «Но, – говорит, – как только хочу от вас всех отказаться – вижу вокруг себя множество бесов. Верно, за ваши молитвы Господь хранит еще меня», – смиренно заключил старец.

И духовные чада продолжали посещать старца.

У старца было десять-пятнадцать постриженниц монахинь, не считая монахов.

Своих духовных чад, особенно тех, кого хорошо знал, принимал у себя каждый день, и монахинь причащал святых Тайн каждый день. Кто приезжал к нему со своими горестями и тяжестями, хорошо знал его силу, силу любви старца. Придя в убогую келлию, каждый чувствовал: будто все растает и уйдет без следа – как не бывало, а если что и останется – старец это сразу увидит и легко, наводящим вопросом, вскроет язву или, даже без вопроса, строго скажет: «Гони, гони от себя этого беса… – назовет то, чем страдает душа, – гони именем Иисусовым».

Отец Михаил, относясь к каждому очень снисходительно, по силе устроения и духовного роста, сам к себе был очень строг и был великий постник.

Уже до схимы перестал он брать из трапезной горячую пищу. Случилось это так: «Пришел я за едой к трапезнику, а он мне говорит: „Что ты пришел, ты ведь ничего не работаешь?“ И правда, подумал я, что от меня монастырю пользы? Поклонился трапезнику и ушел». С того дня уже больше не ходил он за горячей пищей.

Хлеб, чай, сахар, в скоромные дни – молоко, выдавали всем на руки, в келлии. Жившие при обители монахини-прачки приносили старцу то похлебку, то кашицу, но старец сокращал их все больше и больше, почти до минимума, а в последнее время и совсем отказался от посторонних услуг. Даже не позволял мести свою келлию. Сам варил иногда манную жидкую кашицу – две ложки, иногда, в скоромные дни, съедал яйцо; супов, похлебок никогда не варил, чай, хлеб, и в скоромные дни подкреплял себя кофе, который очень ему нравился, говорил: «Силы дает».

Когда в пятидесятых годах возобновилось церковное общение между Финляндской и Русской Церковью, русские иерархи – посланцы Московского Патриархата – стали приезжать в Финляндию устанавливать церковные отношения. Почти все посещали Новый Валаам. Крутицкий митрополит Николай, посетивший Новый Валаам, спросил у тогдашнего игумена Иеронима, кто из братий мог быть его духовником, и игумен указал ему старца Михаила, с которым он беседовал долгое время. Митрополит Николай просил игумена, чтобы он разрешил старцу принимать и наставлять желающих получать духовные наставления, особенно священнослужащих. К митрополиту Николаю старец сначала относился очень сдержанно, но потом, видимо, переменил мнение. Старец считал что патриарх Алексий и митрополит Николай стремятся сохранить Церковь и сберечь от посягательства безбожников.

В оба свои приезда на Новый Валаам митрополит бывал у старца подолгу. Сидя против стены, где были фотографии Царской семьи и отдельно маленького наследника, митрополит Николай, покачав головой, скорбно сказал: «Мученики, они мученики» – повторил несколько раз. Старец подарил митрополиту четки.

Служа каждый день Божественную литургию в своей убогой келлии, начиная молитву в 11 часов вечера, старец ко времени отъезда на Родину (в 1957 году) поминал за восемь тысяч имен… И это были не только имена, но живые души, каждая со своим ликом, около каждого имени была сделана его рукой заметка, по которой он знал, кто тот, за кого он молится. Около семи утра можно было видеть в окне его келлии, затянутом плотной синей занавеской, сбоку полосочку света – он еще стоял на молитве, а около восьми – двери его были открыты для тех, кто нуждался в его поддержке, в утешении и совете, или приходил каяться в своих грехах.

Постепенно старец приходил к мысли оставить Ново-Валаамскую обитель и выйти из юрисдикции обновленческой Финской Церкви.

Когда валаамцам предложили переселиться в Троицкий монастырь в США, они отказались. Старец сказал: «Там капище сатаны, центр сатанистов». Когда же ему возразили: «А что же в нашей России теперь!» – он ответил: «Это земля мучеников, земля исповедников, полита их кровью, очищается как золото в огне».

Тогда же старец произнес слова, в которых изложил взгляд на положение Церкви в советской России:

«Во всем есть две стороны – вот святой Михаил, князь Черниговский, и боярин Феодор, попавши к татарскому хану, приняли мученическую смерть. Богу было угодно дать власть язычникам над нашей большой Родиной, и князь, повинуясь гражданским законам, соглашается поклониться этой земной власти; но, когда от него потребовали они, чтобы он поклонился их идолам – он отказывается от княжеской власти, славы, от жены, детей и отдает свою жизнь за верность Господу. Так и сейчас в России, гражданским властям приходится повиноваться, но твердо держаться своего – хоть на крест, хоть на распятие. Так теперь у нас на Родине две стороны».

Старец хотел, по его словам, «умереть на своей Родине со своим страдающим народом».

Прожив в монастыре пятьдесят пять лет, восьмидесятилетний старец с шестью другими валаамскими монахами (отцом Лукой, отцом Борисом, отцом Исавром, отцом Геннадием, отцом Сергием, отцом Гурием) уехал на Родину.

В Псково-Печерской обители, куда старец попал после недолгого пребывания в одном из молдавских монастырей, он сразу стал затворником, в храме почти не бывал, ежедневно служил литургию у себя в келье. Он был слеп на один глаз, слаб, очень худ – и никуда не выходил…

К тому же старец сразу почувствовал новое отношение властей к Церкви – его письма проверялись, не допускали верующих, не разрешали встречаться с паломниками и духовными чадами.

В 1958 году он просит передать своей духовной дочери Марии, которая желала переехать из Финляндии в Пюхтицы, что выдержать здешнюю жизнь она не сможет.

Старец всегда хотел умереть на Пасху или Благовещение. И Господь действительно судил старцу мирно умереть на Благовещение, в 1962 году.

Источник: «Великий русские старцы». сост. дьякон Владимир Котов. М.: Ковчег, 2011. — 912 с. (Азбука.ру)