«Поучения старца Михаила»

Больше настоящих монастырей не найдешь. Мир с его обычаями вошел во все обители и вводит свои порядки. Есть еще уединенники и отшельники в глухих неведомых местах. Но когда придет конец последнему монастырю, прекратится литургия, тогда будет всему конец. Держи себя всегда в напряжении. То послушание спасительно, что тяжело дается, а что нравится и легко – дешево стоит.

– А я смотрю так на пост, – говорил другим, – это воздержание, а не изнурение себя. Главное в посте – это сердце, сокрушенное с искренним покаянием и смирением …сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит. Надо тебе работать; живешь в миру, нужны силы – не лакомься, не услаждайся, не позволяй себе излишества, и если по необходимости придется съесть тебе и в пост яйцо или молоко, – Господь не взыщет, не вменит во грех… Какой бы ты не соблюдала пост, даже самый строгий, если без истинного покаяния, то Господь не приемлет его. Такой пост не приведет ни к спасению, ни к утешению. Главное – внутри очищай сердце.

Старец Михаил приводил из «Духовных наставлений монаха Исаии пречестной монахине Феодоре»: «Зри, добрая госпожа моя, что скажу тебе… Творящих милостыню, целомудренно и праведно живущих в мире много, но делателей Божиих, то есть ревнителей доброго и блаженного безмолвия, возводящего к святой чистоте сердца и непрестанному лицезрению Бога, мало найдешь и между оставившими мир. Избери же малую часть избранных Божиих и не страшись идти этим неучащаемым путем.

«Это идеал – не нашей меры подвиг, кругом суета и даже у нас в монастыре; везде мир с его искаженными обычаями», – заключил батюшка.

Далее говорил батюшка… «Чистота сердца нужна!»

К слабым чадам своим отец Михаил относился «очень снисходительно, но сам во всем соблюдал, во всех мелочах, «чин» и строгий порядок, храня самый строгий пост. В понедельник, среду и пяток не ел ничего, а последнее время даже и чай не пил, иногда себе это позволял, когда очень утомлялся от большого числа посетителей. Однажды к празднику Благовещения ему прислали посылку – там были рыбные котлеты:

– Ну, – подумал я, – ради праздника разговеюсь, попробую, что Еленушка прислала (монахиня-псаломщица). Помолился – и вот ответ: «Нет, не ешь». Подумал – отдам другим, нельзя же бросить. Стал опять молиться, опять ответ – и другим нельзя дать… Что же, думаю, сделать? Что мне надо сделать, Господи? Пусть рыба рыбу и ест! Брось в озеро, был ответ. Так я и сделал, бросил в озеро. Вот, – сказал он, – не знаю, что это было, может быть, было на скоромном, хотя и писали, что это приготовлено на маргарине и он бывает скоромный. Надо быть очень внимательным, особенно на монашеском пути, что простится одному, за то взыщется с другого. Чем выше кто поднимается на духовную степень, тем требования к нему строже и труднее».

«Блюдите како опасно ходите», – заключил он.

Во всех своих потребностях отец Михаил поистине был нищим, только то, что касалось облачений, он любил, чтобы было чисто и красиво. «Вот, видишь ли (ответил он на желание духовной дочери сделать ему на полку с богослужебными книгами красивую занавесочку), была у меня занавесочка понаряднее, да загорелась от свечи – это мне указание, что не надо нарядной. Подарили мне скатерть белую – она мне понравилась, вскоре попал на нее спирт и прожег две дыры… Вот и понравилась, – заключил батюшка. – Возьми ее, разрежь на две части, посади заплаты, так она мне больше подойдет», – сказал батюшка, отдавая эту скатерть. Мантия была одна за всю жизнь, только перед отъездом его в Россию подарила ему одна монахиня сшитую для него легкую мантию. Ходил он всегда в своей келье босиком, иногда, при чужих, надевая легкие туфли. У него была особенно болезненно-чувствительная кожа, появлялась часто краснота и опухоль, было это от постоянного стояния. Подрясник сурового цвета, дешевой бумажной материи подпоясан толстой веревкой. В Пасхальную ночь или в особых случаях он облачался в полную схиму со шнурами.

«В молитве прежде всего покаяние со смирением и благодарение…» Давая указания, велел читать каждый день молитву Филарета Московского: «Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить Тебя. Отче, даждь рабу Твоему, чего сам и просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстою пред Тобою. Сердце мое Тебе отверзто. Ты зришь нужды, которых я и не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей; порази и исцели, низложи и подыми меня! Благоговею и безмолвствую перед Твоею волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами. Приношу себя в жертву Тебе; научи меня молиться. Сам во мне молись. Аминь».

«Смиряться надо и за все благодарить». О молитве Иисусовой говоря, батюшка спросил: «Да как ты молишься? Ко всему должна быть подготовка. Все эти приемы и дыхание, о которых читала, оставь, только сердце может повредить, такие случаи бывали. С Иисусовым именем, с этой молитвой должен быть вопль из глубины сердца – тогда и будет молитва.

В другой раз сказал: молись так:

1. Иисусе Сладчайший и Дражайший, молю Тебя и умоляю – вся мне прости и спаси мя.

2. Иисусе Сладчайший и Дражайший – научи меня молиться, научи любить Тебя, исполнять заповеди Твои.

3. Иисусе Сладчайший и Дражайший. Обогати меня смирением, кротостью и слезами, ибо нет у меня другого пути к Тебе на небушко.

В такой молитве больше смирения.

И еще другой раз сказал: «Какая Тебе молитва Иисусова! Мытареву молитву читай! Всегда надо иметь, хотя самую краткую, молитовку и стараться всегда помнить, что Господь тебя видит – ходить перед Господом старайся. Идти вперед надо терпеливо, постепенно отстраняя все лишнее и многозаботливое (смотря по внутреннему состоянию своего чада).

Две силы в нас действуют: добрая воля и сопротивление плоти. Хочу молиться… а плоть возражает: не могу, не хочу. Молитву нельзя оставлять, но и плоть не изнурять – все в меру, – и хорошее будет на пользу. А без меры и хорошее не будет на пользу.

Особенно характерно было отношение отца Михаила к «букве законной», к фарисейскому, мнимоправедному. Все должно быть во внутреннем живым, жизнью, и молитва должна быть живой жизнью. Однажды мать Сергия, Фредерикс, получила такой ответ на свое недоумение: «Ты спрашиваешь об уставе, а знаешь ли, что устав родился от молитвы? И сам устав весь должен быть молитвой. А если не так, и будешь только «букварем», хоть все правила вычитывай, сколько их ни есть, и сколько ни хвались ими – они будут не на пользу душе, а даже на осуждение, если нет в них сердца сокрушенного и смиренного».

Как-то духовные чада спросили батюшку: «Теперь мы тайные монахини, Батюшка, нам нужен устав, укажите нам». Старец сказал: «Жили эти три тайных монахини вместе, в деревне ходили на работу или брали работу домой, постоянно имели общее с мирянами, бывали в их сообществе. А вот вам устав – заповеди блаженства знаете? Возьмите первую заповедь, начинайте ее, трудитесь над ней – вот вам и устав! Все добродетели и уставы ничто без этой заповеди. Это у Лествичника читали ведь?» (это батюшка однажды рассказал духовной дочери, предостерегая от «внешнего только»). А если и все службы выстаивать будете, все вычитывать, весь устав выполнять, а внутри не будете очищаться, то будете мнимоправедны, как фарисеи. И устав, и чтение сами должны быть молитвой. От молитвы родился и создался устав и чин, и должен он быть внутренним, как и внешним. Готовиться надо к нему постепенно, со ступени на ступень восходить, а не сразу браться за высокое, труд и труд нужен повседневный».

Без борьбы и труда нельзя обойтись.

Кто без труда и опыта об уставе и чине только думает, тот подобен едва прошедшему сельскую школу и желающему понимать книги, которые изучают в Академии.

«Вот, смотри, у нас на Валааме все вычитывают все по уставу и чину… а как себя ведут, какая это монашеская жизнь?! Как в храме стоят? Как один к другому относятся? К начальствующим! К старцам! Игумен – не игумен, духовник – не духовник, ничего будто не понимает. Это не так сказал, это не так сделал, все переберут… и то не то, и то не так. Хорош только, когда по головке гладишь, а все вычитают и кланяться умеют. О нестяжании и постничестве и не говори, слушать не станут. Вот какое пришло время».

Это было уже на Новом Валааме после войны – сравнить нельзя было с настоящим Валаамом.

Фарисейства и «буквы законной» отец Михаил не переносил. Для этого у него было свое особое слово: «букварь». «Не будь никогда букварем – я не говорю, что надо упускать, не выполнять, нет, все надо, но если только это, то это будет в осуждение».

Однажды две его духовных дочери, приехав на Валаам, захотели пособороваться. Отец Михаил дал с радостью свое благословение, но сам не мог совершить этот чин по болезни глаз – один глаз ничего не видел, а второй «глазик капризничал», очень утомляясь от долгого чтения. Он послал их к благочинному отцу Симфориану, но тот отказался на том основании, что, когда он получал иеромонашество, в числе прочих правил от церковных властей было предписано соборовать только «в случае болезни».

Отец Михаил очень расстроился: «Вот так все у нас и делается по уставу, вот уж этот Симфориан – «букварь»! У нас нынче и до причастия допускают по уставу – через три недели».

Был такой случай: один брат плохо себя почувствовал, захотел исповедаться и причаститься – нет, говорят, еще трех недель не прошло, не положено, подожди. Пошел я к ним и говорю, что вы делаете? Забыли, как жили первые христиане. Забыли апостольские правила. А что отец Иоанн Кронштадтский говорит? Не послушались меня, а наутро брат этот и умер. Вот до чего могут дойти эти «буквари». Правила и каноны были строго предписаны финским духовным управлением.

«Многими скорбями – вот жертва Богу», – говорил батюшка. Какая бы ни была «тучная жертва» – не угодна она Богу, если хоть капля желания в ней есть, хотя малая доля стяжания и пристрастия. Все главное – в искренности, правдивости, чистоте сердца. Жертва, угодная Богу, была жертва бедной вдовицы, потому что была всецелая, от чистого сердца – такую жертву Он приемлет с любовью».

Бывали случаи, когда отец Михаил, получая множество посылок и подарков, не принимал их, отдавал сразу другим или же просто отказывался. Остальное всегда раздавал другим, а денег совсем не брал, а если брал, то или для церкви, или когда знал, что надо помочь другим. Бывало, приедут его чада – он и дорогу им всю оплатит и с собой даст. После 65-летнего возраста все в Финляндии получают маленькую пенсию, получали и монахи. За небольшим вычетом, эти деньги выдавали им на руки, но отец Михаил от них отказался, оставив их в пользу монастыря. «Разве монаху нужны деньги! Я вот ничего не беру и от монастыря, а смотри, сколько всегда Господь мне дает, у меня все есть в изобилии – и масло, и вино, и свечи, и ладан». О пище отец Михаил даже не упомянул… «Кто всецело предал себя Богу – того Господь не оставит», – добавлял старец.

«Вот послушай, что недавно было со мной. Кончался у меня ладан. Пошел просить у отца Луки (отец Лука был много лет гостинником, деловой, коммерческий и очень экономный, всегда имевший большие запасы всего, но неохотно ими делившийся), а отец Лука, как всегда, стал думать и медлить. Ладан кончается. Встал я на молитву и говорю: Господи, знак ли это, что я должен кончить служить? А вот ладан пришел к концу, отец Лука все медлит. А я получаю, совсем неожиданно, посылку из Америки, прислал ее мой друг отец Герман через других. Отец Герман был канонархом на старом Валааме, во время разделения, как старостильник уехал с Валаама в Болгарию, потом в Сербию. В этой посылке было два килограмма чудного ладана. «Вот он», – показал отец Михаил. Более двадцати лет отец Герман ничего не давал о себе знать и, после такого перерыва, прислал этот ладан, в тот день, когда у отца Михаила кончился свой».

«Жизнь наша – это море, по которому надо плыть в своей лодке. Одни плывут ровно, благополучно, не перегруженные, другие с волнением и опасностью, если есть большой груз, а третьи с особой опасностью, сильно перегруженные. Если ты принимаешь дары – ты обязываешься принять на себя и часть долгов этого человека. Какие это долги? Не вещественные, нет, а это – грехи. Должна молиться о прощении этих грехов, как о своих, – все с тебя взыщется. Принимать можно только в случае крайней необходимости – не иначе, никакого лишнего груза не прибавляй к своим грехам. Едва ли кто сможет одолеть и снести тяжесть груза своего и чужих еще грехов в житейскую бурю. Безопаснее в своей лодке, не взяв чужих грехов со своими. И еще скажу тебе: что не есть необходимость для мирян, – то необходимо для монахов.

По мере устроения – каждому свои требования, других не суди, но смотри только на себя.

И чем дальше идет человек по духовному пути, тем больше и теснее его окружают бесы, не терпящие сего пути. Бояться их не надо, но борьба чем дальше, тем сильнее, и так до конца, и должна быть не на жизнь, а на смерть, во всем и во всех мелочах. Тут нужна большая осторожность и внимание, чтобы не утратить легко, что с трудом приобрел, и не потерять душевный мир, что драгоценнее всего».

«Во всем надо быть очень внимательным к себе, во всех мелочах, не допускать ни малейшей лжи или неискренности или лести и человекоугодия.

Вот у меня одна мантия с того дня, как я пострижен. Схимочка тоже одна, давно ее себе приготовил, а куколя и теперь нет, а надо бы иметь его. Пошел к игумену за благословением, да, говорит, пойди сам к портному, пусть сделает. Пошел я к нему, а он – нет и нет, не могу и не умею. Да ты, говорю, только скрои, а мне сошьют другие. Нет, говорит, не могу, не умею… Я знал, что ему надо подарок сделать и за подарок он все сделает, что надо, и сумеет. Но знаю я и то, что за самое малое участие в этом деле – подкупа, взятки, в этом грехе я буду в ответе, я буду истязаем на мытарствах. Так ни с чем я и ушел от него. Давать повод другим и соучаствовать в их грехах надо очень остерегаться.

Мы, монахи, даем обет нестяжания, обет надо всегда помнить».

«Главное же – это смирение и любовь. Кто много любит, тому многое и простится». Говоря о любви к ближним, отец Михаил указал на житие Пафнутия Великого… «Проявление любви к ближнему может спасти и большого грешника. Любовь покрывает все».

«Ты меня все спрашиваешь о моей жизни… но если будешь кому из близких (из батюшкиных близких) пересказывать, надо передавать очень точно, правдиво, без малейших прикрас и переделок. Правда должна быть чистой.

Читал я Соловецкий патерик по старой книге, а потом перечел его же в новом виде, и это уже не то – многое переиначено, многое приукрашено для красоты, как в стихах «для рифмы». И получается, будто стакан вина разбавили ведром воды – как хорошо сказал об этой книге отец Иоанн (отец схиигумен Иоанн был вместе с отцом Тимоном в Петербурге на Валаамском подворье, и они много вместе читали): «Вкуса того нет, что в старой книге». Часто так делают… И в нашем Валаамском патерике записали жизнеописание старца Онуфрия, подвизавшегося в затворе в Большом скиту». Келейником старца Онуфрия был монах Лонгин, духовный сын отца Михаила и его ученик. Со слов Лонгина и было записано это жизнеописание, вот оно:

«Старец Онуфрий в молодые годы занимался молитвой Иисусовой и молил Бога о благодатной молитве. Пошел он в Александро-Невскую лавру к известному тогда затворнику, за руководством и наставлениями.

Затворник ему сказал: «Твори три тысячи молитв Иисусовых в день». Стал Онуфрий так делать. Скоро у него распух язык.

Пошел он к старцу просить совета. Опять тот ему ответил: твори теперь шесть тысяч молитв в день. Стал Онуфрий творить шесть тысяч молитв. Послушание и усердие ненавистны врагу – одолела Онуфрия страшная злоба, казалось, разорвал бы всех, но, понимая ухищрения врага, пошел опять к затворнику. «Ничего», – сказал старец, ободрил его и велел читать девять тысяч молитв. Стал Онуфрий читать девять тысяч молитв – пошли по его телу пузыри, как от ожога… опять идет к старцу. «Терпи, – говорит старец, – не ослабевай, читай теперь двенадцать тысяч молитв».

Интересно заметить, что когда я учился в Свято-Троицкой семинарии, то среди иноков был старенький монах, Герман с Валаама, бывший келейник игумена Филимона. Мне этот старичок был очень дорог, так как на его постриге в малую схиму я присутствовал, это был первый монашеский постриг, виденный мной в жизни, оставивший в моей душе неизгладимое впечатление на всю жизнь. И хотя отец Герман внешне походил на ворчливого привередника и ходил злючкой, окутывая шею шерстяным шарфом зимой и летом, мне он очень нравился. Ко мне он питал доброе отношение, и я хаживал в его келью, где он мне рассказывал о Валааме, о том, как на него бес по ночам со страхованием нападал и как уютно было слушать его победы крестным знамением, точно он читал про себя из монашеских патериков. Я и подшучивал над ним, и мы были друзья. Раз он что-то много кипятился с отправкой ладана в Финляндию, и я паковал его, писал адреса латинскими буквами, приносил ему почтовые расписки, квитанции и так далее. Не знал я тогда, что участвовал в деле соучастия чудесной помощи дорогому старцу Михаилу до прочтения вышеприведенного случая. Умер монах Герман в 1966 году, а через несколько лет я, приняв монашество, сам стал монахом с его же именем Германа, точно переняв от него место в ряду валаамских иноков, только в честь аляскинского валаамца (игумен Герман).

«Стал Онуфрий неопустительно читать двенадцать тысяч молитв, и вот однажды во Святую Пасху молил он усердно Божию Матерь о благодатной молитве и чувствует, будто теплота разливается тихо в груди (говоря это, отец Михаил приложил руку к груди, лицо стало радостное, закрыл глаза… верно, и сам ощущал эту молитву, но не хотел это сказать). С того дня радость и теплота этой молитвы не покидала отца Онуфрия никогда в течение сорока лет.

В патерике написали, что благодатную молитву ощутил старец в пасхальную ночь, во время пения «Воскресение Твое, Христе Спасе». На замечание отца Лонгина, что это не так было, ему ответили, что так лучше, «для красоты».

Старец Онуфрий жил в большом скиту (или в скиту Всех Святых). Никого не принимал, почти ни с кем не разговаривал. Как-то ночью отец Лонгин увидел сильный свет, вроде зарева, пошел посмотреть. Свет был около кельи отца Онуфрия. Испугался отец Лонгин, подумал, не пожар ли? Пошел туда, ближе, свет стоит кругом, нет ни огня, ни дыма. Тогда он подошел к самой двери и посмотрел в щель. Видит: стоит отец Онуфрий высоко в воздухе, весь как в огне.

На следующий день отец Онуфрий посмотрел внимательно на отца Лонгина и велел ему молчать о том, что он видел, хотя отец Лонгин не сказал ему ни слова о виденном.

Накануне своей кончины отец Онуфрий позвал отца Лонгина и сказал: «Завтра приобщусь Святых Таин и отойду». – «Как это, – возразил отец Лонгин, – ты совсем здоров и бодр?!» Старец тогда же много ему рассказал …и о том, как учился молитве Иисусовой, и многое открыл ему. Предсказал о будущей революции, о гибели Царя, рассказал о расколе в Церкви и последствиях его – смуте и разделении в обители. Перебирая имена всех, кто был потом у кормила монастырского правления, сказал, что «все недостойны, один есть, но он еще слишком молод будет в те дни и его не поставят игуменом». Все его предсказания сбылись полностью. Отец Онуфрий, приняв Святые Таины, мирно отошел ко Господу, в указанный им самим день. Это было задолго до революции 1917 года, умер 17 августа 1912 года.

Достойным быть игуменом по указанию отца Онуфрия был отец Варсонофий, в дни раскола 1926 года, или, может быть, и позже, он уехал в Африку, там было стечение несчастных «белых» русских беженцев, где был он организатором Православной Церкви. Заботился, подкреплял обездоленных русских – белых, чтобы чудесно построить храм. Было это так: жена одного богатого туземца (не христианина) тяжело заболела, грозила смерть. Слыша много об отце Варсонофии, муж решил просить его помолиться «своему Богу» о безнадежно больной, обещая, в случае ее выздоровления, помочь построить храм. Отец Варсонофий молился о больной – она быстро поправилась. Тогда туземец пожертвовал землю и помог соорудить храм. Отец Варсонофий отошел ко Господу после войны 40-го года (точно не знаю) (старостильника отца Варсонофия я знала – добрый, жизнерадостный, внимательный и любвеобильный – в заботе своей об обездоленных, одиноких он даже выписал из Выборга двух-трех невест – серьезных девушек. Браки эти были примерно счастливыми, как потом жизнь показала). Отец Лонгин – духовный сын старца Михаила – известен своей высокой духовной жизнью. В его роде было восемнадцать монахов. Дядя его, иеромонах Рафаил, настоятель Тихоно-Задонского монастыря, был замучен большевиками. Он просидел три года в тюрьме. Семьсот человек заключенных были удушены газами вместе с ним. В Пасху к этим заключенным проник священник со святыми дарами, всех причастил. Скоро властями было замечено его присутствие. Он спокойно сказал: «Я сделал то, что должен был сделать, а теперь делайте со мной, что хотите». Сведения эти получил отец Лонгин от своих родных».

Терпи и терпи все – все злострадания, всю тяжесть труда, укорения, клевету, но больше всего бойся отчаяния – это самый тяжелый грех.

Есть два пути: 1) путь самоукорения и смирения и 2) путь самооправдания и отчаяния.

Первый – есть истинный путь – сокрушения и покаяния и ведет к утешению и спасению.

Второй – путь гордыни – самооправдания, тогда никто не поможет, ни мои молитвы, ни Ангелы небесные, только милость Господня, а если не Господь – то этот путь ведет к гибели.

Какое бы ни произошло поползновение, падение – надо вставать, не отчаиваться, а опять начинать – труд и труд нужен, борьба. Только за мужественную борьбу дают венцы. Должна быть борьба, сокрушение с искренним покаянием и твердое упование.

«Сопротивляйся и борись, а остальное предоставь все Господу». Тут батюшка рассказал, как один брат, впадавший в грех прелюбодеяния, горько каялся, сокрушался всем сердцем – и было так до семи раз, и так он каялся и боролся, что было ему прощено, и старцу было открыто, что ради сокрушения и борьбы был этот брат увенчан венцами. Он не допустил отчаяния.

Больше всего храни мир сердца. Все возложи на Господа, всецело предайся Ему – все у Него и все от Него.

Прекрати все знакомства, сама не ходи в гости и к себе не пускай, беги от всех, но люби всех, не входи в чужие дела и не суди никого – тогда и будет мир в сердце.

А поведешься со многими – все вынесут от тебя, что успеешь собрать в себе. Знакомства и разговоры опустошают и рассеивают. Кто-то должен быть, с кем поделиться, без этого очень тяжело и трудно. Иногда это необходимо даже. Но выбрать надо очень осторожно, надо быть уверенной в человеке – не поймут того, что для тебя ценно… Более молчи, учись молчанию.

Близкого друга не ищи – не найдешь… будь одна, лучше, имея только Господа пред собой, Он все устроит и поведет как надо. Терпи, смиряйся, сокрушайся и береги паче всего мир душевный. Переписку сократи. Письма, куда легко вкрадывается самолюбие, самолюбование, – это сношение с тем, кто тебе приятен, кто к себе привязывает. В них всегда мирская ласковость, тщеславие. Этих искушений надо избегать и бороться с таковыми.

Если случится не преодолеть искушение, если не выдержишь вражеских нападений, а они всегда будут со всех сторон и неожиданно, если и не делом – помыслами увлечешься, есть покаяние.

Никому о себе не рассказывай, не делись – могут не понять, а спорить и доказывать – нет ни смысла, ни нужды, только лишнее словопрение без пользы.

Все, что нарушает мир, отрезай, избегай, отходи – это необходимо.

Главное – снутри начинай, внутри очищай, а не напоказ – снаружи. Господь испытывает верность скорбями. Всегда вступивших на иноческий путь ждут скорби. Сразу – это для сильных. На середине ли пути или – для совсем слабых – при конце жизни, чтобы не обратились в бегство. На пути – это для борьбы, для венцов.

Господь насильно не удерживает, должно быть свое произволение; но жалея, видя слабость и немощи, ставит в такие условия, что как бы этим заграждает путь к отступлению и заставляет терпеть.

Всегда помни монашеский обет – оглушение! Я читал тебе. Кому отвечала, кому обещала? Ангелы записали исповедание это Владыке Христу… подумай… ты им отвечала… ведь это страшно. Великая тайна.

В ином мире радуются за Тебя. Да как им, твоим близким, и не радоваться, когда один инок в роду может умолить и вывести из ада до семи поколений – так это велико в очах Божиих. Господи, оставь меня как есть, не надо больше мне никаких дарований, но – дай любви.

Любовь покрывает все.

(Это было сказано митрополиту Николаю Крутицкому, который не раз посещал отца Михаила и стал его спрашивать о «благодатной молитве». О благодатной молитве он ему так ничего и не ответил.) «Когда враг досаждает, хочет мелочами, досадами раздражить, разгневать – похитить мир сердца, скажи только: «Христос Воскресе. Христос Воскресе. Христос Воскресе». Этих слов он боится больше всего, они его жгут, как огонь, и он убежит от тебя». Еще о молитве. Не только надо молиться: «Господи, помилуй», не только просить, надо и постоянно благодарить и уметь славословить Господа – тогда будет мир в душе.

Мы легко обращаемся к заступничеству святых угодников, к Ангелам, к Божией Матери, обучаемся непрестанной молитве Иисусовой, а Троицу Святую забываем, будто Троица Святая чудная, далеко от нас.

Один старец усердно творил непрестанную молитву Иисусову, и было ему видение – предстали пред ним трое, потом двое удалились, остался один. Как думаешь, что это значит? Но сам батюшка ответил на этот вопрос – он творил молитву Иисусову, а увидел трех – Святая Троица, остался только Господь Иисус Христос… которого призывал – Сына Божия, Одного… Надо чаще обращаться к Святой Троице (верно, этот старец был сам отец Михаил, но, как всегда, не хотел это сказать).

Бывают сильные искушения, такие, что не совладать с собой, ничего не помогает, молитва не идет и от нее нет облегчения. Ничего не можешь сделать с собой, совсем изнемогаешь и слезы не облегчают… тогда молись так: «Господи, за старца моего, помилуй мя». Тогда почувствуешь облегчение, но это только тогда бывает, если есть к старцу полное доверие и полное послушание…

Источник: Беседы великих русских старцев. О Православной вере, спасении души и различных вопросах духовной жизни. – Москва : Трифонов Печенгский монастырь, «Ковчег», 2003. – 1504 с. (Азбука.ру)